Пришел в деканат философского факультета студент – посоветоваться по поводу проблемы, которая его, начинающего философа, сильно мучила. Увидев выходящего из дверей профессора, подошел к нему и робко спросил: «Извините, пожалуйста, не могли бы вы мне помочь? У меня такая проблема: мне иногда кажется, что я не существую». – «Кому кажется?» – спросил логик-профессор. «Мне», – ответил студент, покраснел и убежал. Эту байку рассказывал на лекции замечательный человек – Игорь Семенович Кон. Именно он вбросил всерьез в наше гуманитарное поле проблему «я».

Есть разные способы ответа на вопрос «Кто я?». Но всегда это картинка, которая меняется в зависимости от того, кому этот образ транслируется: к одному мы оборачиваемся одним «я», к другому – другим. Наш ответ не столько отражает какую-то объективную реальность, сколько является нашим творческим продуктом, идентичностью, которую мы строим. «Я» не меняется, а меняется та ролевая модель, на основе которой происходит взаимодействие.

 

Ответ на вопрос «Кто я?» – это, собственно, идентичность человека. Проблема идентичности начала привлекать внимание психологов в пятидесятые годы. Эрик Эриксон в труде «Детство и общество» выдвинул свою знаменитую модель восьми стадий развития личности. Подростковую стадию он связал с решением проблемы идентичности, с ответом на вопрос «Кто я?». Несколько лет спустя Эрих Фромм назвал потребность в идентичности и ответе на вопрос «Кто я?» одной из экзистенциальных потребностей, на основе которых строится человеческое существование. Именно он впервые ввел важное различение, которое с тех пор стало общим местом в психологии и социологии. Мы можем давать личный ответ на этот вопрос и описывать себя в достаточно уникальных категориях, а можем давать ответ в терминах социальной идентичности через принадлежность к чему-то целому. Кто я? Пси¬холог, православный, бизнесмен, гештальттерапевт – я определяю себя через часть какого-то целого. Но это, скорее, ответ не столько на вопрос «Кто ты?», сколько на вопрос «Ты чьих будешь?» – самая простая стратегия, лежащая на поверхности. У каждого встречается энное количество подобных категорий, но это на самом деле не «я», а какие-то системы, в которых я себя нахожу.

 

В другом ключе к этой проблеме подобрались Карен Хорни и Карл Роджерс. Они, вслед за Фрейдом, стали различать «“я” реальное» и «“я” идеальное» – что я есть на самом деле и каким я хочу быть, – и анализировать следствия их расхождения.

Кстати, мы привыкли говорить: самоактуализация, самореализация – в русском языке «само» означает, что действие обращено на субъекта. В английском и в немецком языке соответствующие понятия более емкие, они означают не просто обращенное на себя действие, а реализацию некоего субъекта, называемого self. Понятия немножко выхолащиваются при переводе на русский язык. Хорни показала, что мы можем реализовывать одно self, можем – другое. Мы можем реализовывать того себя, за кого мы себя действительно держим, а можем пытаться реализовывать некую идеальную картинку себя. Но отличие идеала заключается как раз в том, что он не реален.

 

Хорни показала, что базовая развилка между здоровым развитием и всеми вариантами невротического развития проходит там, где я выбираю, реализовывать ли себя реального или идеального, то, что я есть, или то, чем мне хотелось бы быть.

 

Роджерс ввел интересное измерение, касающееся источников нашего представления о себе. Отчасти – из собственного опыта: я что-то делаю, у меня что-то получается или не получается. «А-а, какой я, оказывается» или «У-у, какой я, оказывается» становится частью я-концепции. Но кроме этого, человеку говорят: «Ты плохой мальчик», или «Ты хорошая девочка», или более сложные конструкции, которые принимаем за чистую монету. Нам же все время очень много говорят о нас, в том числе диаметрально противоположное. Родители уверяют нас, что лучше нас никого нет на свете. Кто-то говорит прямо противоположное, не говоря уже о массе промежуточных вариантов. Часто мы получаем чередующиеся послания, двойные послания, очень непоследовательные, неустойчивые, расщепляющие послания от разных родителей и разных значимых фигур, в общем – поди разберись. Мы как-то все это интегрируем в образ «я». Роджерс показал, что жизнь наша идет более благополучно, если выводы о том, «какой я есть», мы извлекаем больше из собственного опыта, из потока феноменологии нашей жизни и непосредственных ощущений. А чем больше в я-концепции интроектов, чем больше мы верим слухам о себе, тем больше уязвимых точек и рисков.

 

Любопытна модель, построенная экзистенциалистом Эрнесто Спинелли. Он подчеркивает, что между постоянно движущимся опытом и стоп-кадром, который представляет собой наша я-концепция, есть небольшое противоречие. Он использует по отношению к я-концепции понятие седиментация – химический термин, который означает выпадение в осадок. Опыт вступает в противоречие с тем, что человек до этого сам о себе знал, думал и считал. Спинелли приводит такой пример: человек себя считал лицом традиционной сексуальной ориентации, но вдруг, общаясь с лицом одного с ним пола, начал испытывать непонятные волнительные ощущения, которые не укладываются в тот образ «я», с которым этот человек привык жить. И это сразу – вызов! Можно дискредитировать, обесценить этот образ, сказать: «Нет, мне померещилось». Как у Стругацких, «признать названное необъясненное явление иррациональным, трансцендентным, а следовательно, реально не существующим и как таковое исключить навсегда из памяти народа…» Либо я-концепцию надо менять, чтобы учесть новый опыт. Но никто без каких-то очень серьезных критических обстоятельств не хочет менять свою картину «я». Хотя бывают люди, которым эстетическая игра с собственным образом доставляет удовольствие. Само по себе это ни хорошо, ни плохо, но не типично. Как правило, люди ищут стабильность: если во мне ее нет, то где я ее найду?

 

Идентичность – это то, что мы видим в картинке наблюдаемого «я». Что же можно сказать о «я», которое смотрит, описывает образ того, «кто я»? Ничего и никогда. Оно не имеет никаких характеристик: длины, высоты, цвета, вкуса или запаха… Это – условная точка, но она оказывается реальной в своих проявлениях. По аналогии с центром тяжести, который «кочует» по телу в зависимости от того, подняли ли вы руку или ногу, поели, какую одежду надели. Но если проекция центра тяжести тела выйдет за пределы площади опоры, то можно мгновенно почувствовать реальность этой условной точки – вы упадете.

 

Есть и у нас «внутренний центр», как его назвал Ролло Мэй. Точка внутреннего центра так же реальна, как центр тяжести – про нее ничего нельзя сказать, но она имеет массу следствий. Более того, не каждый человек ее реально в себе ощущает. Мы постепенно приучаемся ее в себе находить и говорить «я» как «внутренний центр». Мы говорим о себе в именительном падеже. «Я есть», «я хочу», «я могу», «я на том стою и не могу иначе». Это все про «я-центр» или «экзистенциальное я», о котором ничего другого нельзя сказать, кроме того, что оно есть. Мы его можем не замечать, если в процессе нашего онтогенеза не помогали в этом, а мешали. Немало стилей воспитания не дают ребенку почувствовать себя некой точкой, от которой идет активность. Восстановить это можно. При помощи серьезной психотерапевтической работы.

 

Внутренний центр – это центр пространства для каждого из нас: мы перемещаемся, и точка перемещается вместе с нами. В эту точку включается наше тело, если мы не дифференцируем ее и пытаемся понять, где у нас, например, болит. В этом случае тело становится объектом отношения. Если у меня все в порядке, я и есть мое тело. Во-вторых, это центр во времени. Внутренний центр всегда в настоящем. В прошлом и в будущем может быть «я-концепция», или идеальное «я». Можно проецировать свое будущее, вспоминать, каким был в прошлом. Но «я-центр» – всегда в настоящем, здесь и теперь. В-третьих, это точка начала собственной активности, точка свободы, самодетерминации. Это точка, из которой берет начало взгляд.

 

Чтобы сделать выбор, который поднимался в каждой лекции цикла «Краткий курс введения в жизнь»: «я живу» или «жизнь меня живет» – надо почувствовать это «я». Чаще всего «жизнь меня живет» характерно для тех, кому не удается нащупать «я-центр». Собственная активность может начаться только из него.

Философ Михаил Бахтин писал, что «я» – единственная точка в мире, из которой мы исходим, все остальные – мы находим. Возможность исходить мы имеем, найдя ощущение «я-центра». Иначе – мы обречены реагировать на стимулы и ожидания. Только это «я» позволяет быть живым, выйти за пространство пленок, противопоставить себя им. Внутренний центр – та самая универсальная точка, куда мы можем поставить архимедов рычаг управления собственной жизнью. Если ее нет, то и рычаг, с помощью которого можно «перевернуть мир», ставить некуда.

 

Источник: http://www.psyh.ru/rubric/2/articles/2069/